|
|
КРЫЛОВ
Виктор Александрович
(29.1.1838 – 28.2.1906)
Об училище
(из прозаических сочинений)
... |
|
Покойный Викторъ Александровичъ Крыловъ въ своемъ духовномъ завѣщаніи поручилъ мнѣ издать его прозаическія (не драматическія) сочиненія, какъ напечатанныя, такъ и оставшіяся въ рукописи.
Исполняя желаніе покойнаго и приступая къ изданію вышеуказанныхъ сочиненій, я сочла необходимымъ присоединить къ нимъ и біографическія свѣдѣнія о жизни и литературной дѣятельности В.А., драматическія произведенія котораго въ теченіе болѣе 35 лѣтъ непрерывно пользовались огромнымъ успѣхомъ по всей Россіи, какъ на казенныхъ, такъ и на частныхъ сценахъ.
Въ виду того, что въ нашей литературѣ нѣтъ ни біографическихъ свѣдѣній о В.А., ни оцѣнки его литературной и общественной дѣятельности, я, по совѣту С.Н. Шубинскаго, обратилась къ Б.П. Никонову, который любезно согласился написать біографическій очеркъ покойнаго писателя. Къ сожалѣнію, г. Никоновъ былъ лишенъ возможности пользоваться для своего труда всѣми необходимыми для этого матеріалами, такъ-какъ родственники В.А. не признали удобнымъ предоставить въ его распоряженіе писемъ разныхъ лицъ къ В.А., записныя книжки и проч., сохранившееся въ бумагахъ покойнаго, находя, что бумаги эти не подлежатъ оглашенію и составляютъ семейную собственность; пробѣлъ этотъ отчасти пополненъ свѣдѣніями изъ писемъ В.А. къ редактору "Историческаго Вѣстника" С.Н. Шубинскбму, съ которымъ В.А. находился въ дружескихъ отношеніяхъ и велъ постоянную переписку.
З. Я.
. . .
II
Прежде, чѣмъ мы приступимъ къ изложенію этого новаго періода жизни В.А. Крылова, намъ необходимо ознакомиться съ обстановкой и нравами того заведенія, въ которомъ онъ принужденъ былъ теперь продолжать и впослѣдствіи закончить свое образованіе. Обстановка его школьнаго воспитанія слишкомъ характерна, чтобы игнорировать ее... Школьный періодъ жизни, вообще, чрезвычайно важенъ въ жизни каждаго изъ насъ, такъ какъ школьныя воздѣйствія и вліянія падаютъ на наиболѣе воспріимчивую почву - въ душу взрослаго ребенка, уже пріученную къ сознательной, умственной и духовной работѣ, но еще сохраняющую всю рѣзкую воспріимчивость ранней молодости...
Мы не знаемъ, какъ воздѣйствовала на В.А. Крылова его первая школа - т. е. московская гимназія, но, во всякомъ случаѣ, ея вліяніе не могло быть особенно значительнымъ, такъ какъ В. А. тогда еще жилъ въ домашней, семейной средѣ, и вліяніе семьи, несомнѣнно, было сильнѣе какихъ-либо постороннихъ воздѣйствій.
Другое дѣло петербургское училище, гдѣ В. А. пришлось жить уже вдали отъ семьи и притомъ въ четырехъ стѣнахъ самого училища... Что-же это было за училище?
В.А. Крыловъ самъ считалъ необходимымъ увѣковѣчить обстановку и бытъ своего школьнаго петербургскаго періода жизни и описалъ ее въ отдѣльномъ очеркѣ: "Маленькая республика въ большомъ государствѣ". Отсылая читателей къ этой интересной статьѣ, мы ограничимся лишь нѣкоторыми указаніями и цитатами оттуда.
Главное инженерное училище, куда былъ отданъ вмѣстѣ со своимъ старшимъ братомъ В.А. Крыловъ, имѣло своей задачей готовить военныхъ инженеровъ.
Это было въ высшей степени оригинальное и своеобразное заведеніе, отличавшееся отъ обычныхъ военныхъ учебныхъ заведеній очень многими характерными чертами. Прежде всего уже самая внѣшность его была, необычна: Инженерное училище помѣщалось въ знаменитомъ Михайловскомъ замкѣ, въ бывшей неприступной крѣпости-резиденціи Императора Павла I, нашедшаго тамъ-же, въ суровыхъ крѣпостныхъ стѣнахъ ея, свою трагическую кончину. Затѣмъ, въ это училище принимались мальчики 14-лѣтняго возраста, т. е. дѣти на рубежѣ между отроческимъ и юношескимъ состояніемъ, глядѣвшія уже болѣе, или менѣе сознательно на свое положеніе и свои занятія. Передъ этимъ они, обыкновенно, уже проходили нѣсколько классовъ гимназіи и привыкали къ общественной товарищеской жизни съ ея обычаями и традиціями. Но при всемъ томъ это были еще чистыя души, склонныя къ возвышеннымъ понятіямъ и чуждыя мелкой расчетливости и эгоизма. Поэтому въ ихъ средѣ легко культивировались понятія рыцарства и своеобразной товарищеской солидарности и чести и не менѣе своеобразной товарищеской дисциплины...
Въ описываемое время (въ 50-хъ годахъ) въ Инженерномъ училищѣ царилъ въ высшей степени оригинальной modus vivendi, и учащимся, кромѣ школьнаго ученія, приходилось пройти еще тяжелую выучку школьнаго общежитія, исполненнаго разныхъ, иной разъ совсѣмъ необыкновенныхъ и нигдѣ не виданныхъ порядковъ и воздѣйствій.
Прежде всего не слѣдуетъ забывать, что тогда было время царствованія Николая I и притомъ самый разгаръ тяжкаго николаевскаго режима. Все трепетало и сжималось подъ суровой абсолютной волей и властью Государя. Монархизмъ въ Россіи тогда достигъ своего апогея. Чувствовался онъ, - и, конечно, очень сильно - и въ Инженерномъ училищѣ: - николаевскій суровый "духъ" находилъ въ немъ полное отраженіе во многихъ чертахъ училищнаго режима и быта. Но при всемъ томъ - странное дѣло - монархизмъ иногда вступалъ въ стѣнахъ инженернаго училища въ коллизію съ училищными нравами и порядками и встрѣчалъ тамъ сопротивленіе... Правда, пассивное, но все-же сопротивленіе. Въ другихъ частяхъ россійской имперіи это было-бы невозможно, но вся остальная россійская имперія, съ ея законами, была инженерному училищу не указъ...
Въ своемъ очеркѣ, "Маленькая республика", В.А. приводитъ одинъ очень характерный эпизодъ, ярко иллюстрирующій только-что сказанное нами. Попутно этотъ эпизодъ иллюстрируетъ и нравы училища.
Ученики однажды сильно поколотили и выгнали на улицу одного новичка. Битье и драка, какъ увидимъ ниже, были обыкновеннымъ явленіемъ въ училищѣ, и данный эпизодъ самъ по себѣ не могъ бы вызвать никакой сенсаціи ни у учащихъ, ни у учащихся. Но побитый новичекъ былъ сынъ вліятельнаго придворнаго генерала, и генералъ пожаловался самому царю. Николай I сильно разгнѣвался и, пріѣхавъ въ училище въ неурочное время, приказалъ собрать подъ барабанный бой все училище. И когда ученики, офицеры училища и директоръ собрались въ залѣ, Николай I произнесъ суровый выговоръ и въ заключеніе крикнулъ:
- На колѣни, мерзавцы!
И всѣ, находившіеся въ залѣ, упали на колѣни. Государь повернулся и ушелъ, а весь составъ училища такъ и остался стоять на колѣняхъ, не смѣя нарушить Высочайшее повелѣніе... Отмѣнить таковое повелѣніе могъ только самъ Государь. Начальство и учащіеся стояли на колѣняхъ часъ, другой, третій...
Доложили высшему военно-учебному начальству. Оно пріѣхало, пособолѣзновало, но заявило, что ничего подѣлать не можетъ. Доложили, наконецъ, наслѣднику, который пріѣхавъ, объявилъ, что и онъ никакого распоряженія сдѣлать не смѣетъ, но готовъ взять на себя ходатайство предъ Государемъ, если воспитанники дадутъ честное слово, что впредь подобныя избіенія не повторятся.
Но воспитанники отказались дать ему въ этомъ слово и заявили, что могутъ дать честное слово только въ томъ, что "употребятъ всѣ усилія, чтобы этого больше не было".
Никакія убѣжденія не помогли, и дать честное слово въ первой редакціи учащіеся такъ и отказались. Это было, конечно, сочтено ослушаніемъ воли Императора. Воспитанники (а заодно съ ними и начальство: зачѣмъ не уговорили!) простояли за такое дерзновеніе на колѣняхъ цѣлый день, и только къ вечеру получили разрѣшеніе встать. A затѣмъ была получена резолюція: сдать въ солдаты, въ кавказскіе полки каждаго десятаго изъ воспитанниковъ старшихъ классовъ.
Этотъ эпизодъ, сдѣлавшійся потомъ одною изъ училищныхъ легендъ, даетъ понятіе о томъ, каковъ былъ духъ въ инженерномъ училищѣ, каковы были нравы учащихся и ихъ образъ мыслей.
Въ училищѣ царили самыя противоположныя и парадоксальныя понятія и нравственныя директивы: съ одной стороны - преклоненіе предъ верховной властью и суровая воинская дисциплина, съ другой - упорное сопротивленіе той-же власти и заурядное, вошедшее въ норму, игнорированіе училищной власти. Съ одной стороны - великое уваженіе къ честному слову и связанное съ нимъ нравственное единеніе учащихся, съ другой - право сильнаго и великое злоупотребленіе этимъ правомъ. Наконецъ, всевозможныя дикія драки и побоища и жестокое битье направо и налѣво - и на ряду съ этимъ утонченная вѣжливость во взаимныхъ отношеніяхъ избивающихъ и избиваемыхъ.
Но всѣ эти взаимоисключащія и парадоксальныя нормы объединялись и регулировались тѣмъ "республиканскимъ духомъ", о которомъ часто и съ любовью упоминаетъ въ своемъ очеркѣ В.А. Крыловъ. Духъ этотъ преимущественно заключался въ покорности училищнымъ традиціямъ, каковая покорность связывала всѣхъ учениковъ инженернаго училища въ одно сплоченное цѣлое. Какъ это ни странно, но въ этомъ учебномъ заведеніи главную власть надъ учащимися имѣло не начальство и не казенное распорядки и правила, но установленные самими учащимися внутренніе законы и товарищеская солидарность. Этотъ училищный "республиканскій" духъ былъ такъ могущественъ, что само училищное начальство находило выгоднымъ пользоваться имъ и для этого поддерживало его.
Очеркъ В. А., "Маленькая республика" даетъ намъ чрезвычайно интересныя подробности о нравахъ и обычаяхъ инженернаго училища въ описываемую эпоху.
Въ училищѣ было 126 воспитанниковъ, которые распредѣлялись на 4 класса, и всѣ эти классы, вмѣстѣ, составляли "роту". Воспитанники оффиціально именовались "кондукторами", а рота - "кондукторскою ротою".
Но кромѣ оффиціальнаго дѣленія на 4 класса существовало гораздо болѣе важное, неоффиціальное, дѣленіе всѣхъ воспитанниковъ на двѣ касты: новичковъ (или "рябцовъ", какъ прозвалъ ихъ Великій князь Михаилъ Павловичъ) - безправныхъ и избиваемыхъ, и старшихъ юнкеровъ - полноправныхъ и избивающихъ. Младшіе, т.е. "рябцы", находились въ полномъ подчиненіи у старшихъ, исполняли всѣ ихъ прихоти и затѣи и подвергались всякимъ измывательствамъ и потасовкамъ, проходя какъ-бы нѣкій искусъ закаливанія и уподобляясь въ этомъ отношеніи, какъ говоритъ В.А. Крыловъ, древнимъ спартанцамъ: "тутъ было нѣчто вродѣ того, что испытывали юноши Спарты, считавшіе доблестью не пикнуть, не показать ни малѣйшихъ проявленій страданія, когда ихъ безжалостно истязали, воспитывая въ нихъ терпѣливость, выносливость, убивая въ нихъ всякій признакъ малодушія и трусливости".
Здѣсь было, добавимъ мы, тоже самое, что практиковалось нѣкогда у нѣмецкихъ студентовъ, такъ-же измывавшихся надъ "фуксами". Такіе-же нравы царили тогда (да и позже!) и въ огромномъ большинствѣ другихъ русскихъ закрытыхъ учебныхъ заведеній... Вообще, это было въ духѣ времени.
Закаливаніе и "спартанское воспитаніе" состояли между прочимъ, въ слѣдующемъ:
Старшіе кондукторы, по установленному внутреннему (неоффиціальному) правилу, считали своей обязанностью слѣдить за поведеніемъ и внѣшней исправностью "рябцовъ". Этобылоосновой нравовъ заведенія. Начальство и воспитатели могли въ это не вмѣшиваться: учащіеся сами заботились о сохраненіи дисциплины и порядка внутри заведенія и внѣ его.
И, вотъ, слѣдя за своими младшими товарищами, кондукторы безжалостно наказывали ихъ за малѣйшее уклоненіе отъ правилъ и возводили эти наказанія въ какой-то культъ избіенія. "Малѣйшая провинность", говоритъ В.А. - "разстегнутая пуговица куртки, плохое ученье во фронтѣ, плохо сложенное на табуретѣ платье, всякая неряшливость - все это подвергалось наказанію отъ старшихъ"...
Наказанія иногда употреблялись оффиціальныя, т.е. тѣ-же самыя, которыя употреблялись и начальствомъ: стоянье подъ ружьемъ, лишеніе отпуска и т. н., но гораздо чаще - неоффиціальныя, заключавшіяся во всевозможныхъ избіеніяхъ. Нерѣдко такія избіенія облекались въ торжественную ритуальную форму:
- Явитесь ко мнѣ въ полной кавалергардской формѣ! - приказывалъ старшій младшему.
И младшій обязанъ былъ вечеромъ, предъ спаньемъ, явиться къ старшему въ одномъ бѣльѣ и съ линейкой въ рукахъ.
- Станьте въ позу! - приказывалъ старшій, взявъ у него линейку.
Младшій нагибался, а старшій безпощадно билъ его по ягодицамъ линейкой - "по большей части ребромъ" - говоритъ В.А.: "Случалось" - добродушно добавляетъ онъ: - "что линейка при этомъ трескалась...
Но били и не только за провинности и не ради закаливанія. Иной разъ у старшихъ кондукторовъ, просто, что называется, руки чесались, и они били злосчастныхъ "рябцовъ" безъ всякаго повода.
Интересующихся отсылаемъ за другими подробными примѣрами къ интересной статьѣ В.А. Крылова. Для насъ же, для обрисовки училищныхъ нравовъ достаточно и того, что уже сказано... Училищное обычное право создало однако и нѣкоторыя ограниченія въ этомъ бойлѣ: воспрещалось драть за уши, за волосы, такъ какъ это значило бы ставить избиваемаго на уровень мальчишки, а кондуктора, согласно духу заведенія, "уважали личность другъ у друга", а потому, напр. не могъ имѣть мѣста такой случай, чтобы старшій далъ младшему пощечину. Вообще, изъ всѣхъ этихъ избіеній старательно устранялся позорящій элементъ и какое-бы то ни было издѣвательство, и въ нихъ проглядывала, дѣйствительно, какая-то педагогическая тенденція "закаливанія"...
В.А. Крыловъ относится къ "спартанской закалкѣ" рябцовъ скорѣе, съ добродушной ироніей, чѣмъ съ негодованіемъ...
Въ училищѣ строго соблюдалась своя особая училищная и корпоративная честь, и за ея сохраненіемъ строго надзирали всѣ кондуктора, особенно старшіе. Не говоря уже объ исправной внѣшности, за чѣмъ очень строго слѣдилъ товарищескій надзоръ, не менѣе, если не болѣе строго слѣдилось за соблюденіемъ общей порядочности и нравственности. "Каждый младшій кондукторъ*, - говоритъ В.А.: "былъ на чеку, боялся малѣйшимъ образомъ проштрафиться. За нимъ присматривали не два-три надзирателя, а сотня глазъ товарищей, отъ которыхъ ничего не могло укрыться: никакая ничтожная вина, или нерадѣніе не оставалось безъ строгаго наказанія"...
Уйти изъ подъ этой товарищеской опеки, столь чувствительно отражавшейся на ихъ бокахъ, младшіе могли только во время классныхъ занятій. Во все остальное время они постоянно были на виду и въ предѣлахъ досягаемости старшихъ. Этому способствовало и самое расположеніе училища. Оно помѣщалось въ двухъ этажахъ Инженернаго замка. Вверху находились классныя комнаты, внизу - спальни, рекреаціонный залъ, столовая и прочія жилыя помѣщенія. Наверху учащіеся распредѣлялись по классамъ и по окончаніи уроковъ немедленно сходили внизъ; внизу-же вслѣдствіе того, что воспитанники распредѣлялись по камерамъ по росту, а не по классамъ, и кондукторы всѣхъ классовъ были перетасованы, а также и вслѣдствіе устройства комнатъ, жизнь воспитанниковъ протекала сообща. Каждый шагъ каждаго кондуктора былъ на глазахъ у всѣхъ. И только по праздникамъ, во время отпусковъ, воспитанники уходили отъ этого всевидящаго товарищескаго ока.
"Республиканскій духъ" училища и приверженность кондукторовъ къ своимъ традиціямъ были такъ сильны, что училищное начальство, какъ уже мы упоминали, считало нужнымъ считаться съ ними.
- Можетъ быть, васъ тутъ и пощиплютъ сначала немножко, а вы стерпите! - говаривалъ директоръ училища "рябцамъ" - новичкамъ: - A пуще всего, чтобъ не выносить сору изъ избы!
Училищные воспитатели, прямо, не дерзали притѣснять кондукторовъ (старшихъ) въ ихъ льготахъ, которыя были установлены все тѣмъ же внутреннимъ закономъ училища. Льготы эти состояли въ томъ, что кондукторы двухъ старшихъ классовъ позволяли себѣ нѣкоторыя вольности и отступленія отъ правилъ, за что сами они такъ жестоко истязали младшихъ. Вольности эти были своего рода habeas corpus училища, и начальство не посягало на нихъ. Иначе, воспитанники не задумывались вступать въ самыя жестокія столкновенія съ начальствомъ, и начальство покорялось и иногда даже извинялось передъ кондукторами.
Такова была нравственная атмосфера въ училищѣ.
В.А. Крыловъ отзывается объ этой атмосферѣ съ похвалою: - "Отъ всей этой жизни въ училищѣ, говоритъ онъ: - "остались въ бывшихъ его воспитанникахъ привычки къ самовоспитанію, къ дисциплинѣ, уваженіе къ принципу, упорство въ трудѣ, въ борьбѣ за правду, въ достиженіи намѣченныхъ цѣлей. Кондукторская жизнь вырабатывала характеръ человѣка, его энергію, его иниціативу. При всемъ, повидимому, униженіи новичковъ, оно не ослабляло ихъ самолюбія. Оно являлось только временною непріятностью и шло объ руку съ твердымъ отстаиваніемъ своихъ традицій, предъ которыми преклонялось всякое начальство. Человѣкъ не стирался въ повседневной рутинѣ. Его дарованія потомъ прорывались самобытнымъ творчествомъ.
Съ этими словами В.А. Крылова, конечно, нельзя согласиться въ полной ихъ мѣрѣ, и мы считаемъ необходимымъ отнестись къ нимъ cum grano salis. Во всякомъ случаѣ, безпросвѣтное битье "рябцовъ" такъ, что "линейка иногда трескалась", и всѣ "дикія" (по выраженію самого же В.А.) побоища едва-ли могутъ быть причислены къ отраднымъ явленіямъ, хотя-бы даже они и производились исключительно съ педагогической цѣлью закалки на спартанскій манеръ. "Униженіе" новичковъ тоже должно было имѣть мѣсто, по крайней мѣрѣ, по отношенію къ натурамъ деликатнымъ, ибо всякое физическое насиліе, всякое "рукоприкладство", несомнѣнно, имѣетъ элементъ униженія личности. Самъ В. А. сознается, что вся эта трепка въ первые два года пребыванія воспитанниковъ въ училищѣ ложилась на природу иного юноши очень тяжело"... Да, конечно, иначе и быть не могло!
Но съ другой стороны, несомнѣнно, училищный режимъ давалъ и хорошіе результаты.
Во первыхъ "закалка" такъ, или иначе, дѣйствительно, достигалась. Достигалась также и пріобрѣтенная этою горькой выучкой привычка къ порядку и аккуратности и отсутствіе какого-либо разгильдяйства.
Во вторыхъ-же, (и это главное), "республиканскій духъ", несомнѣнно, развивалъ въ воспитанникахъ сознаніе товарищеской солидарности, сознаніе своего долга и уваженіе къ слову. Этотъ-же духъ внушалъ имъ нѣкоторыя понятія о гражданской независимости и самозащитѣ гражданской личности отъ придавливанія ея лицами власть имущими. Для того времени такой духъ былъ болѣе, чѣмъ необыкновененъ, и остается только удивляться, какъ могла уцѣлѣть эта маленькая гражданская община въ огромномъ морѣ тогдашняго абсолютизма и подавленія всякой гражданственности! В.А. Крыловъ правъ: "Человѣкъ" въ инженерномъ училищѣ, дѣйствительно, не стирался. Личность не задавливалась безличнымъ и тупымъ "не разсуждать!" Отъ товарищей "личность" терпѣла заушенія и удары линейкой, но сверху надъ ней никакого гнета не было. Повторяемъ, такой очагъ гражданственности въ в_о_е_н_н_о_м_ъ училищѣ да еще въ николаевское время - явленіе, положительно, необыкновенное... По истинѣ, наша родина, - страна всевозможныхъ наглядныхъ несообразностей !
Навѣрное, именно эта сторона училищнаго режима и прельщала В.А. Крылова. И несомнѣнно, она-же заставила хорошо отзываться объ инженерномъ училищѣ и другихъ извѣстныхъ питомцевъ его: Д.В. Григоровича, И.М. Сѣченова и Ѳ.М. Достоевскаго. Что касается этого послѣдняго, то о немъ мы имѣемъ безусловно авторитетное свидѣтельство: вдова знаменитаго писателя сама говорила В.А. Крылову, что Ѳ.М. Достоевскій всегда поминалъ инженерное училище добромъ...
В.А. Крыловъ, съ своей стороны, имѣлъ полное основаніе остаться довольнымъ тѣмъ режимомъ, которому онъ подпалъ въ училищѣ. Хорошая сторона училищнаго быта, т.е. "республиканскій духъ", была усвоена будущимъ драматургомъ во всей ея полнотѣ и повліяла на весь дальнѣйшій ходъ его жизни и на весь складъ его характера:
В.А. Крыловъ на всю жизнь остался свободнымъ въ своихъ стремленіяхъ человѣкомъ. Училище не только не поработило его личности, но, наоборотъ, выдвинуло ее... A сверхъ того оно дало ему устойчивость въ житейскихъ передрягахъ и упорство въ достиженіи намѣченной цѣли. Оно пріучило его къ суровой борьбѣ съ дѣйствительностью, что было, прямо, необходимо для такого мягкаго идеалиста, какимъ былъ въ свои юношескіе годы В.А. Крыловъ. Однимъ словомъ, инженерное училище дало ему дѣйствительную "закалку", какую врядъ-ли дала-бы ему семья.
Таковы были нравственные результаты училищной жизни В.А. Крылова. Посмотримъ теперь, что дало ему училище въ смыслѣ знаній, и чѣмъ содѣйствовало ему оно въ развитіи его писательскаго таланта?
-----
Въ этомъ отношеніи оно дало ему, къ сожалѣнію, слишкомъ мало...
Съ талантливымъ юношей повторилась, въ сущности, та-же исторія, что и съ многими другими выдающимися людьми: онъ пошелъ не по своей дорогѣ; и то, чего онъ пытался достигнуть и могъ-бы достигнуть при другихъ условіяхъ вполнѣ легко и безболѣзненно, было достигнуто имъ съ большими нравственными уколами и съ огромной лишней затратой силъ, не говоря уже о потерѣ времени...
Въ самомъ дѣлѣ, какой смыслъ былъ будущему писателю-драматургу изучать инженерныя науки, созиданіе крѣпостей, наводку понтоновъ и т. н.? Какой для него смыслъ имѣли военныя экзерциціи и усиленная шагистика? Несомнѣнно, что всѣ эти науки были для него самой злостной потерей времени, и только одно обстоятельство и могло-бы оправдать отдачу В. А. Крылова въ это заведеніе: это, именно, "духъ" училища, а также и то, что въ тѣ времена оно считалось лучшимъ учебнымъ заведеніемъ. Чему-же учили въ этомъ лучшемъ учебномъ заведеніи того времени? И какъ учили?
Какъ и во всѣхъ военно-учебныхъ заведеніяхъ, въ инженерномъ училищѣ на первомъ планѣ стояла шагистика, т.е. фронтовое ученье.
"Послѣ утреннихъ занятій въ классѣ" - говоритъ В.А. Крыловъ: - "дѣлалось ежедневно фронтовое ученіе, въ то время довольно-таки затруднительно. Маршировку начинали упражненіемъ въ три пріема, и приходилось долго стоять на одной ногѣ, пока другая тихо и высоко поднималась. Отъ этого переходили къ тихому шагу съ высокимъ поднятіемъ ногъ, и только послѣ этого къ обыкновенному скорому шагу и военнымъ поворотамъ"...
Всѣ эти балетныя упражненія имѣли въ виду одну главную цѣль, чтобы воинскія эволюціи происходили, какъ можно, красивѣе и граціознѣе. Существовало требованіе показнаго великолѣпія; существо-же дѣла, какъ въ шагистикѣ, такъ и во всемъ остальномъ было въ загонѣ. Такъ, напримѣръ, и въ ружейныхъ пріемахъ главное вниманіе было обращено не на смыслъ ихъ, а на быстроту и показной блескъ - и блескъ этотъ давался съ великимъ трудомъ... "Я помню" - разсказываетъ В. А.: - "что великимъ достоинствомъ фронтовика считалось, чтобы ординарецъ, подходящій на парадѣ къ Государю, умѣлъ такъ сразу остановиться и сдѣлать ружьемъ на караулъ, чтобы у него при этомъ не дрогнула ни одна мышца, ни одинъ краешекъ одежды... И, вотъ, готовясь къ параду, иной ординарецъ ставилъ себѣ на голову кружку съ водой и добивался такой правильности и увѣренности движеній и остановокъ, что кружка съ головы не падала, и вода не проливалась".
Но наряду съ этимъ фокусничаньемъ, на которое уходила масса времени, кондуктора не умѣли стрѣлять изъ ружей! Въ училищѣ почти совсѣмъ не существовало упражненій въ стрѣльбѣ, и В.А. говоритъ, что онъ, пробывъ въ училищѣ четыре года и выйдя въ офицеры, не сдѣлалъ за все это время ни одного выстрѣла!
Повидимому къ такой же показной внѣшности сводились въ значительной мѣрѣ и спеціально-инженерныя науки и занятія. Напримѣръ, главное вниманіе обращалось на внѣшнее изящество чертежей, на отдѣлку горъ красивыми штришками и т. п. Содержаніе чертежей считалось уже менѣе важнымъ. Главной задачей лѣтнихъ упражненій кондукторовъ была наводка понтоннаго моста въ присутствіи Государя. При этомъ опять-таки требовалось какое-то сверхъестественное и совершенно излишнее изящество исполненія, на которое тоже тратилась зря масса времени...
Но спеціальныя военно-инженерныя науки все-таки еще были поставлены въ училищѣ на нѣкоторую должную высоту и давали кое-какія знанія. А, вотъ, съ общеобразовательными предметами дѣло обстояло гораздо хуже. A они-то и были такъ настоятельно необходимы для будущаго писателя!
"Гуманитарныя науки", говоритъ В.А. Крыловъ: - "хромали"...
Но В.А. выражается въ данномъ случаѣ черезъ чуръ мягко. Науки болѣе, чѣмъ хромали. Исторія преподавалась кратко, лживо, темно. Литература еще хуже. О Гоголѣ и даже о Пушкинѣ воспитанники только слышали кое-что на плохихъ лекціяхъ; но самихъ произведеній этихъ авторовъ почти не читали. Въ этомъ виноваты, впрочемъ, были не одни учителя, но, главнымъ образомъ, то глухое и страшное для литературы время. Новыя изданія Пушкина, Гоголя и другихъ знаменитыхъ писателей не разрѣшались, а старыя совсѣмъ исчезли изъ продажи. Четыре томика повѣстей Гоголя тогда съ трудомъ можно было купить за 50 рублей!
О прогрессивномъ движеніи журналистики, о Бѣлинскомъ, Тургеневѣ, Герценѣ, конечно, и не упоминалось. Преподаватель литературы, Плаксинъ, удѣлялъ весьма много времени и Георгію Конисскому и Ѳеофану Прокоповичу и Ломоносову и Державину, но о Гоголѣ говорилъ только вскользь, сопоставляя его съ Булгаринымъ, при чемъ пальму первенства предоставлялъ этому послѣднему.
Таково-же было преподаваніе и иностранной литературы. Преподаватели знакомили воспитанниковъ съ начатками литературы, съ придворными классиками Людовика XIV, но тщательно избѣгали при этомъ всего, что было, по выраженію В.А. "недостаточно монархично".
"Мы всѣ учились понемногу, чему-нибудь, и какъ-нибудь!" Правъ былъ нашъ великій поэтъ, говоря это... Этими двумя строчками онъ охарактеризовалъ все русское просвѣщеніе николаевской эпохи - и, увы, онѣ были вполнѣ примѣнимы, даже къ лучшему учебному заведенію того времени"!
-----
Таково было то училище, куда попалъ В.А. Крыловъ - уже 14-лѣтній юноша, имѣющій опредѣленныя стремленія и порядочную подготовку для достиженія этихъ стремленій.
У насъ нѣтъ достаточныхъ свѣдѣній о томъ, какъ жилось Крылову въ училищѣ, по крайней мѣрѣ, въ первые годы. Но нѣтъ никакого сомнѣнія, что жилось ему тамъ нелегко.
Привыкшій къ порядочной семейной обстановкѣ и къ теплому домашнему очагу, юноша попалъ сразу подъ надзоръ сотни глазъ, въ шумное общежитіе, въ суровую казарменную обстановку. Наравнѣ съ другими "рябцами", онъ вставалъ и одѣвался "по барабану", маршировалъ въ строю въ классы и столовую и чинно готовилъ по вечерамъ уроки у своего столика предъ казенной сальной свѣчей въ мѣдномъ подсвѣчникѣ. Тутъ-же онъ и спалъ, аккуратно сложивъ на табуретѣ свое платье. Наравнѣ съ товарищами, онъ скудно и скромно питался и пилъ жиденькій казенный чай съ чернымъ хлѣбомъ. A по воскресеньямъ и праздникамъ уходилъ въ отпускъ къ своей теткѣ.
О внѣшней сторонѣ своей жизни въ училищѣ В.А. Крыловъ умалчиваетъ, но зато довольно подробно говоритъ о своихъ занятіяхъ литературой - о томъ, какъ и въ какихъ условіяхъ протекало тамъ охватившее его творчество.
И нужно сознаться, что условія школьной жизни отнюдь не благопріятствовали его неустаннымъ попыткамъ писательства. Еще менѣе благопріятствовали эти условія страсти В.А. къ театру, хотя въ этомъ послѣднемъ отношеніи въ училищѣ иногда кое-что и предпринималось. Въ своихъ воспоминаніяхъ В.А. упоминаетъ о домашнемъ спектаклѣ, устроенномъ кондукторами въ рекреаціонномъ залѣ. Пьеса для этого спектакля была написана кѣмъ то изъ товарищей, и въ ней изображался какой-то заговоръ, причемъ заговорщики, потрясая казенными кондукторскими тесаками, восклицали:
- "Да здравствуетъ революція!" - И суровое "николаевское" начальство смотрѣло на эту вопіющую нецензурность сквозь пальцы... Полковникъ, который при этомъ присутствовалъ зрителемъ, только пожалъ плечами и замѣтилъ: - Что за охота кричать такія глупости! Кричали-бы лучше: - "Да здравствуетъ кондукторская рота!"
Но эта попытка обращенія къ музамъ въ инженерномъ училищѣ осталась лишь попыткою и лишь подтвердила классическое правило: - "Inter arma silent Musae"... Во всемъ остальномъ училище упорно чуждалось музъ, предпочитая имъ разныя "серьезныя" занятія: фронтовое ученье, изящество ружейныхъ артикуловъ и военно-инженерныя науки. И будущій писатель былъ здѣсь, по правдѣ говоря, совсѣмъ не ко двору.
Онъ немало подвергался насмѣшкамъ товарищей за то, что горячо любилъ литературу и съ первыхъ-же классовъ училища сталъ заниматься писательствомъ. "Моимъ наклонностямъ къ литературнымъ занятіямъ", говоритъ В. А.: - "тѣмъ труднѣе было развиваться, что въ товарищахъ по училищу я встрѣчалъ слишкомъ мало сочувствія тому, что меня увлекало. Наиболѣе даровитые и прилежные изъ этихъ юношей считали несерьезнымъ то, что не относилось къ ихъ спеціальности - къ наукамъ фортификаціи, механики и строительнаго искусства. Лѣнивые и неталантливые были одинаково равнодушны и къ спеціальнымъ и постороннимъ предметамъ, и я подпадалъ подъ насмѣшки и тѣхъ и другихъ...
Случалось, товарищи выкрадывали у меня мои стихи, насмѣшливо переиначивали ихъ и крупно писали ихъ на классной доскѣ для посмѣшища всему классу. Я сердился, писалъ на товарищей плохія и злыя эпиграммы, показывая ихъ развѣ-только самымъ близкимъ друзьямъ"...
"Такъ, съ первыхъ шаговъ моей жизни" - съ горечью прибавляетъ В.А.: - "я попалъ въ глупую передрягу безцѣльныхъ нападокъ, отравлявшую и позднѣе мое дѣло и мою жизнь"...
Однако, несмотря на всѣ эти огорченія, В.А. Крыловъ упорно занимался своимъ любимымъ "несерьезнымъ" дѣломъ. По его признанію, въ Петербургѣ, по вступленіи въ училищѣ, онъ "окончательно увлекся стихотворствомъ". Каждую свободную минуту, всякій досугъ свой онъ посвящалъ писанію стиховъ и литературному чтенію. И такъ тянулось втеченіе всего четырехлѣтняго пребыванія его въ инженерномъ училищѣ.
Но развитіе его таланта было, къ сожалѣнію, всецѣло предоставлено лишь ему самому. Будущій писатель и драматургъ не находилъ никакого достойнаго руководительства въ своихъ начинаніяхъ. "По вѣчной моей робости", говоритъ онъ: - "я не умѣлъ заводить знакомствъ и не видѣлъ вокругъ себя никого, кто-бы могъ озаботиться моимъ развитіемъ. По воскресеньямъ я ходилъ въ отпускъ къ старой вдовѣ-теткѣ, вѣчно озабоченной и не имѣвшей ничего общаго съ литературой"... И въ концѣ концовъ литературное воспитаніе будущаго драматурга свелось къ старательному чтенію всякой литературы; но читалъ онъ совершенно безсистемно и безъ надлежащаго выбора.
При полномъ отсутствіи надлежащаго руководительства, наставниками В.А. по этой части явились мелкіе апраксинскіе книгопродавцы, которые, конечно, сбывали неопытному и несвѣдущему юношѣ все, что попадало имъ подъ руку - всякій хламъ и заваль, на что только хватало у покупателя средствъ. A средства его были очень скудны. В. А. Крыловъ, въ бытность свою въ училищѣ, получалъ отъ родителей по рублю въ мѣсяцъ на мелкіе расходы, да рублей 15 въ годъ накапливалось подарками отъ нихъ и отъ дяди. И все-таки даже на эти гроши В. А. ухитрялся удовлетворять свою ненасытную страсть къ литературному чтенію...
Но что, именно, онъ читалъ?
Во всѣхъ книжныхъ лавченкахъ Апраксина двора тогда въ большомъ количествѣ встрѣчались толстые томы сочиненій Булгарина - его романы: "Иванъ Выжигинъ", "Дмитрій Самозванецъ" и т. п. Встрѣчался довольно часто одинъ и тотъ-же томъ сочиненій Жуковскаго, относительно котораго В.А. увѣряли, что онъ заколдованъ, и оттого появляется всюду. Книги эти продавались сравнительно дешево; видъ у нихъ былъ внушительный, имена авторовъ знаменитыя. И В.А. покупалъ ихъ и читалъ, пичкая себя этой, въ большинствѣ случаевъ, совершенно непитательной и безполезной умственной пищей.
Хорошія книги и настоящіе знаменитые авторы были тогда совершенно недоступны скромному карману "кондуктора". Сочиненія Пушкина и Гоголя стояли тогда въ такой высокой цѣнѣ, что Крыловъ никоимъ образомъ не могъ раздобыться ими.
Любимымъ его писателемъ въ первые годы училищной жизни былъ Державинъ. Сочиненія Державина В.А. привезъ съ собой еще изъ Москвы и многія изъ его стихотвореній зналъ наизусть - тѣ самыя, надъ которыми такъ маются и злобствуютъ современные гимназисты: "Фелица", "Богъ", "На рожденіе порфиророднаго отрока", "Фонарь", "Снигирь" и т. п.
Въ болѣе позднее время В.А. Крылову удалось значительно пополнить свою библіотеку и вмѣстѣ съ тѣмъ свое художественное образованіе. Начало этому пополненію было положено удачнымъ для него случаемъ: ему довелось однажды заработать собственнымъ трудомъ (въ первый разъ въ жизни!) немного денегъ -- и онъ конечно, немедленно употреблялъ ихъ на пріобрѣтеніе книгъ.
По курьезной случайности, эти первыя заработанныя имъ деньги дало ему драматическое произведеніе - правда, на этотъ разъ еще покуда чужое. Однажды потребовалось для "Отечественныхъ Записокъ" переписать пьесу Писемскаго, "Ветеранъ и Новобранецъ". Секретарь редакціи встрѣтилъ Крылова у знакомыхъ и предложилъ ему эту переписку. Редакція торопилась съ перепиской, искать профессіональнаго переписчика было некогда. Подвернулся 15-лѣтній воспитанникъ военнаго училища - ему и поручили.
Великъ былъ восторгъ Крылова! За работу онъ получилъ цѣлый рубль серебромъ и, къ великой своей радости, ему удалось раздобыться на этотъ рубль сочиненіями Озерова...
Потомъ пріобрѣтеніе книгъ стало дѣлаться для него все легче и легче. Въ бытность В.А. въ старшихъ классахъ училища, съ новымъ царствованіемъ (Александра II) повѣяло свѣжестью и въ обществѣ и въ литературѣ. Книги сразу подешевѣли; въ продажѣ появились такія сочиненія, которыя прежде были библіографической рѣдкостью. В.А. употребилъ всѣ усилія, чтобы скопить побольше денегъ, и купилъ Пушкина въ новомъ изданіи Анненкова и воспоминанія С. Аксакова. Эта послѣдняя книга произвела на него чрезвычайно сильное впечатлѣніе. Онъ зачитывался ей съ замираніемъ сердца, потому что книга эта была переполнена разсказами о театрѣ и объ актерахъ.
Въ это-же, болѣе позднее время своего пребыванія въ училищѣ, В.А. ближе сошелся съ окружающими, пересталъ быть одиночкой и пріобрѣлъ товарищей. Впрочемъ, въ его классѣ товарищей у него все-таки не оказалось, и В.А. выбралъ друзей изъ другихъ классовъ. Сошелся онъ, конечно, только съ тѣми, кто былъ родствененъ ему по вкусамъ и наклонностямъ, т.е. по любви къ литературѣ и театру. Таковыми оказались: извѣстный нынѣ композиторъ Цезарь Кюи, философъ-литераторъ Лесевичъ, и братъ драматурга, А.Н. Островскаго, П.Н. Островскій.
Кюи и Лесевичъ были старше В.А., и онъ относился къ нимъ съ особымъ довѣріемъ, полагая на ихъ судъ всѣ свои первыя произведенія (въ ихъ числѣ цѣлую поэму - "За Богомъ молитва, за царемъ служба не пропадаетъ"). Оба пріятеля благоволили къ В. А., сочувствовали его стремленіямъ и хвалили его стихи. В. А. чрезвычайно цѣнилъ это теплое отношеніе друзей къ себѣ и своему творчеству и чѣмъ болѣе сердился на насмѣшки своихъ одноклассниковъ, тѣмъ сильнѣе, съ болѣзненной нервностью и восторженностью привязывался къ друзьямъ. "Всегда благоразумный Кюи", по словамъ Крылова: - "иногда даже охлаждалъ эти порывы восторга, вызваннаго простымъ одобрительнымъ словомъ, и приглашалъ своего экспансивнаго пріятеля не очень-то довѣряться похваламъ друзей". Такъ напримѣръ Кюи однажды писалъ Крылову: - "Вы слишкомъ довѣрчивы и слишкомъ готовы привязаться (къ лицу, или мнѣніямъ его) всего силою вашей поэтической души. Для вашего-же счастья будьте холоднѣй... Остерегайтесь слишкомъ частыхъ изліяній: они могутъ надоѣсть".
Эти строчки довольно ярко рисуютъ намъ характеръ В.А. Крылова въ то время. Спокойный и уравновѣшенный человѣкъ въ остальное время своей жизни, онъ въ тѣ времена отличался пылкой восторженностью и экзальтированностью. И, вотъ, что говоритъ онъ самъ по этому поводу: - "Я былъ одинокъ... Безъ всякаго руководства, безъ всякой интеллигентной поддержки, я тѣмъ съ большей горячностью относился къ участію человѣка, гораздо болѣе счастливаго, чѣмъ я, и откликавшагося на мои первыя попытки литературнаго творчества. Я радовался этому участью, я жилъ, я питался имъ. Я въ немъ лелѣялъ надежду на осуществленіе моихъ завѣтныхъ желаній, моего любимаго дѣла".
Съ Кюи В.А. Крыловъ сошелся потомъ еще ближе - въ эпоху позднѣйшей юности, когда оба они перешли изъ училища въ инженерную академію... Были у нихъ даже попытки кое-какого совмѣстнаго творчества; такъ, В. А. написалъ либретто для двухъ оперъ Ц. Кюи. Кромѣ общихъ вкусовъ и стремленій, обоихъ друзей сблизила также и ихъ участь; подобно В. А. Крылову и Кюи былъ одинокъ въ стѣнахъ училища и подвергался насмѣшкамъ за свои художественные вкусы...
Въ большой дружбѣ В.А. состоялъ и съ П. Островскимъ. Съ нимъ онъ зачитывался сообща книгами, разсуждалъ о театрѣ, спорилъ...
-----
Вторая половина пребыванія В.А. Крылова въ училищѣ, вообще, прошла для него въ гораздо болѣе свѣтлыхъ и отрадныхъ ощущеніяхъ чѣмъ первая.
Въ училище мало по малу проникли новыя вѣянія приближавшихся шестидесятыхъ годовъ.
Уѣзжая на праздники и на вакаціи въ свои семьи, кондукторы стали урывками знакомиться съ произведеніями новой, освободительной и обличительной литературы. Они читали Некрасова, Тургенева ("Записки охотника") Григоровича ("Антонъ Горемыка"), прислушивались къ разговорамъ о Бѣлинскомъ и Герценѣ. Многое изъ прежнихъ вѣрованій стало меркнуть и постепенно замѣнялось новыми понятіями. Старыя училищныя традиціи стали представляться уже въ иномъ свѣтѣ, и многое въ нихъ казалось уже нелѣпымъ и недостойнымъ. Въ нравахъ кондукторской роты проявлялось нѣчто новое, какая-то нежданная перемѣна къ лучшему, къ большей нравственной и умственной культурности.
Прежде всего у старшихъ воспитанниковъ возникъ чисто-гамлетовскій вопросъ: "Бить, или не бить"? Прежнее безудержное битье "рябцовъ" стало казаться дурнымъ дѣломъ. И какъ это ни странно теперь для насъ, этотъ вопросъ вызывалъ у кондукторовъ не только серьезныя размышленія, но даже и серьезную войну. Вопросъ о недостойности дракъ разрѣшился, именно, дракою... Первый (старшій) классъ считалъ битье "рябцовъ" дѣломъ непристойнымъ, а второй классъ, т.е. кондукторы младшіе, только что вышедшіе изъ подневольнаго положенія въ положеніе господствующее, заявили себя сторонниками стараго режима. Дѣло кончилось крупною стычкою, причемъ побѣдилъ новый режимъ, т.е. первоклассники.
Въ своихъ воспоминаніяхъ В.А. Крыловъ описываетъ, какъ тотъ-же первый классъ еще до этого событія собрался однажды тайно (!) въ холодномъ цейхгаузѣ, чтобы обсудить, какъ уничтожить жестокое обращеніе съ "рябцами"? Онъ даже воспѣлъ это тайное собраніе и происходившіе на немъ горячіе дебаты въ юмористической поэмѣ.
Въ атмосферѣ всѣхъ этихъ новыхъ гуманныхъ вѣяній, въ предчувствіи занимавшейся зари шестидесятыхъ годовъ, въ лучшую эпоху всего XIX вѣка нашей исторіи, В.А. Крыловъ кончилъ курсъ въ инженерномъ училищѣ и вышелъ изъ него съ офицерскимъ чиномъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ вступилъ и въ жизнь. Учебная эпоха у него еще не закончилась, потому что онъ непосредственно изъ училища перешелъ въ инженерную академію. Но пребываніе въ этой послѣдней уже не было такимъ изолированнымъ отъ окружающей жизни. какъ въ училищѣ. Школьные годы прошли, и наступили годы студенческіе, со всѣмъ ихъ обаяніемъ со всею прелестью перваго проникновенія въ жизнь и даже болѣе того: въ общественную дѣятельность.
В. А. Крылову было тогда 18 лѣтъ...
|
